Стратегиям социалистическим, которые были отброшены, и подходам «азиатский тигров» с директивным «заводом» экономического развития «с толкача» государственно регулируемых структур на базе дешевого труда, противопоставляется стратегия «повторения» за успешными капиталистическими странами: демократия, защита частной собственности, условия для свободы предпринимательства и welfare state. Иначе говоря, «будь как Швеция и Финляндия, а не как Северная Корея». И действительно, наверное, нам хотелось бы иметь уровень жизни и гражданских свобод ближе к скандинавскому, чем к азиатскому, причем не важно, северо- или южнокорейскому.
Но можно ли всем мышам стать ёжиками?
Да начала мне придется сделать вид, что на этот вопрос нет очевидных геополитических ответов, состоящих, например, в том, что Россия с ее ресурсами, положением и вооружением играет значимую роль в противостоянии США и Китая, или в том, что состояние Украины, Грузии, Белоруссии и Польши (а впрочем и Казахстана, и Азербайджана с Арменией) имеет прямое воздействие на дестабилизацию ситуации и военных сил России, или что кровно заинтересованные в ресурсах стран СНГ развитые страны будут защищать в той или иной форме свои интересы как в торговых войнах, так и любыми другими способами. Что в сумме сводится к тому, что никакой возможности мирного и равноправного развития у многих бывших стран СНГ нет.
Гораздо важнее, возможно ли в принципе поднять уровень жизни любой (даже не любой, а каждой!) страны до уровня жизни в Европе. Ведь по оценкам либеральных экономистов этот уровень жизни определятся ничем иным, как производительностью труда, а он в развитых странах «ого-го», а в развивающихся — «не очень». Значит, если везде производительность труда будет такой же, то все будут жить так же хорошо?
Хотелось бы сказать, что да, но проблема в том, что разница в производительности труда не имеет большого значения. Если бы вопрос был только в производительности, то не имело бы значения, каким трудом занимается страна. Но сможет ли любая Европейская страна на том же уровне накормить, одеть, и обеспечить себя техникой без помощи дешевого азиатского труда силами своего населения, если завтра она решит делать все это самостоятельно на своей территории, даже если у нее будет доступ к остальным ресурсам и капиталообеспеченность труда на том же уровне, что сейчас? Нет, никаких шансов.
Конечно, скажет экономист, просто развитые страны занимаются более высокопроизводительными видами труда! Эге, скажем мы, но тогда невозможно, чтобы все страны в мире занимались только высокопроизводительными видами труда, потому что для работы высокопроизводительных отраслей в структуре экономического хозяйства требуются еще и те, что сейчас являются низкопроизводительными. А те страны, которые специализируются на высокопроизводительном труде, просто извлекают свою монопольную ренту из своего места в разделении труда. Они молодцы, что его заняли, но их рецепт не может служить универсальной рекомендацией для других стран.
Хотите тест на трудовую теорию стоимости?
Скажем, есть две независимые страны. Одна занимается только исследованиями, а вторая на основании этих исследований производит товары. Они свободно торгуют между собой, и в соответствии с рыночными условиями обмена, исследовательские услуги первой страны обмениваются на товары другой. В результате ВВП первой страны составляет, например, 1.5 триллиона долларов, а второй — 5 триллионов.
Без возможности торговли первая страна производила бы товаров на 500 млн, а вторая – на 2 триллиона (всего 2.5 триллиона), то есть общий выигрыш в объеме совокупного потребления от специализации и торговли составляет 2.5 триллиона. Поэтому для второй страны обмен товаров на сумму в 1.5 триллиона на услуги первой страны безусловно оправдан (она отдает половину от собственного выигрыша в 3 триллиона), и для первой оправдан (она получает выигрыш в 1 триллион). Благодать?
Дальше вы узнаете, что в первой стране работает только 10 миллионов жителей, и их потребление на душу населения составляет по 150 тыс. в год (без торговли составляло бы – 50 тыс.). А во второй стране работает 500 миллионов жителей, и их потребление на душу населения составляет 7 тыс. (без торговли составляло бы — 4 тыс.). Первые хорошо питаются, имеют бесплатное образование и медицину, отличную экологию и жилье. Вторые ютятся по хибарам, недоедают и пользуются народной медициной.
Можем ли мы сказать, что в первой стране производительность труда выше, чем во второй, в 20 раз, и именно поэтому она живет хорошо? Если вы считаете, что нет — поздравляю, у вас есть задатки к тому, чтобы стать марксистом!
Дело в том, что экономикс рассматривает все ресурсы как равноценные. Т.е. если в какой-то стране дешев ручной труд — то логично, что эта страна должна специализироваться на отраслях дешевого труда, а если где-то дешева добыча нефти — то пусть специализируется на добыче нефти. Но с точки зрения граждан страны специализация на дешевом труде означит для них низкие зарплаты и низкий уровень жизни (а специализация на «добыче нефти» означает безработицу для «лишнего» населения). То есть экономическая максимизация общего благосостояния вовсе не означает «удовлетворения все возрастающих потребностей всех трудящихся» и не ведет к тому, что все страны повысят производительность труда до одного уровня.
Только посмотрев на ситуацию глазами марксиста — через призму трудовой теории стоимости — можно увидеть, что труд является не равнозначным ресурсом, а еще и мерой всей стоимости, и осознать явление эксплуатации, по которой трудятся все примерно с одной интенсивностью, а потребляют на совершенно разном уровне, потому что изначально ведут обмен, будучи совершенно не в равной позиции.
Кстати, некоторые из стран извлекают и другие ренты, например, ренту от выгодного экономико-географического положения на торговых путях, или ренту от высокой обеспеченности природными ресурсами на душу населения (все смотрим на Норвегию). А еще есть, например, рента от сравнительно более выгодного климатического положения. И, наконец, есть рента от интеллектуальной монополии, защищаемая патентным правом. В общем, если не ставить задачу глобальной революции и отмены самой мировой капиталистической пирамиды, то все, на что можно рассчитывать — это пробить отдельной стране локтями путь в «верхние эшелоны». А это совсем другое дело, чем мирное развитие и взаимовыгодный обмен, потому что в этих эшелонах уже кто-то сидит, кто вовсе не горит желанием подвинуться.
Но не бороться же с мировой специализацией, которая так выгодна для всех участников. Теория сравнительных преимуществ Рикардо нам демонстрирует, что даже при абсолютных преимуществах одной страны над другой обмен выгоден, так как каждая страна может максимизировать выпуск той продукции, в которой у нее есть сравнительное преимущество внутри страны, и таким образом общие издержки будут ниже, а благосостояние — выше! Только догматичные последователи чучхе этого не знают, и потому не согласны.
Ну и еще некоторые современные экономисты, которые обращают внимание, что выводы Рикардо неприменимы к миру, где существует свобода не только торговли, но и капитала. В условиях, когда в разных странах разная отдача от инвестиций, и нет преград для движения капитала, капитал не будет развивать в каждой стране отрасли, имеющие сравнительное преимущество, если он может перетечь из них в те страны, условия в которых предоставляют ему преимущества абсолютные.
Среди отечественных публицистов, предостерегая об опасностях открытия границ для капитала в эпоху перестройки, писал Паршев (хотя он концентрировался больше на географических и климатических аспектах), позже эти же проблемы озвучены у Григорьева в «Эпохе роста». Да и можем ли мы в целом отбросить аргументы Паршева о влиянии географии и климата на то место, которое сможет занять страна в мировой экономической системе разделения труда? Ведь именно этим местом в итоге будет определяться ее благосостояние.
Но не только потому, что суровые климатические условия и географическая разобщенность повышают любые производственные затраты. Подобные условия требуют не только дополнительного труда на обогрев, на строительство, на транспорт, они также приводят к особым требованиям в отношении системы управления в стране. В отношении стран бывшего СНГ в целом и России в частности можно сделать вывод о ключевом, определяющем значении инфраструктурного развития и перераспределительных механизмов.
Огромные территории могут стать эффективной экономической системой и для добычи ресурсов, и для производства, и для жизни только при решении глобальных инфраструктурных задач — масштабном транспортном, коммуникационном, энергетическом строительстве. Это порты, каналы, железные дороги, аэропорты, автомагистрали, трубопроводы, электростанции, северное градостроительство, комбинаты… Такие проекты требуют сильной власти, потому что имеют федеральное значение и не могут выполняться и обеспечиваться чисто на региональном уровне. Я уж не говорю про вопросы обороны, про которые при геополитическом положении СНГ, забыть, увы, никак нельзя.
Более того, неравномерное развитие и ресурсное обеспечение регионов требует постоянной работы перераспределительных систем, чтобы качество жизни во всех регионах было равномерным, не приводило к стягиванию богатства в отдельные регионы, к росту неравенства — а вместе с ним социального напряжения и обострения этнической вражды. Например, Европа, начав экономическое объединение, так и не создала перераспределительных систем, и кредитными механизмами вместо равномерного развития только усилила внутренние дисбалансы между странами, что породило ряд центробежных инициатив.
Но в сильном централизованном государстве сильная власть является постоянным источником угрозы развития авторитаризма, то есть подрыва демократических институтов, следящих, чтобы экономическое развитие осуществлялось в рамках главенства закона и на благо граждан страны. Ведь чем больше власти, тем больше возможностей для коррупции, то есть для конвертации политической монополии в экономические привилегии. И при этом стратегия минимизация государственной власти недоступна — это в какой-то небольшой мононациональной европейской стране власть может быть максимально слабой, потому что ей не требуется решать задач за пределами поддержания единых «правил игры».
А если единых «правил игры» не будет, то частный капитал будет делать все для разрушения честной конкуренции, для снятия барьеров для любой возможности роста и концентрации. Капитализм без демократии стремится к госкапитализму и диктатуре (а в его пределе и к фашизму в условиях неразрешимых противоречий).
Получается, нам усилий, чтобы демократия могла удержать власть в «узком коридоре», требуется намного, намного больше! И капиталистические образы успеха и идеалов личного обогащения только усложняют эту задачу: доступ к власти становится еще одним ресурсом, капитализируется, рассматривается как путь к экономическим привилегиям. Владельцы экономических субъектов заинтересованы во влиянии на власть в своих интересах; власть заинтересована в получении экономических привилегий и в монетизации своего положения. Какая система противодействия коррупции может справиться с этим союзом госаппарата и капитала?
Паршев думал, что достаточно «запереть капитал» — а что за строй внутри страны, капитализм или социализм, роли не играет. Но на практике, как оказалось, очень даже играет. Нам надо выстраивать такую систему, которая, с одной стороны, позволяла бы власть концентрировать, а с другой стороны, не допускала бы злоупотребления ею в частных интересах или для получения экономических привилегий. 70 лет в нашей стране удавалось удержать работу сильной власти на благо граждан, и только перестройка с кооперативами смогли наконец открыть шлюзы для «капитализации» положения власть имущих — что мгновенно привело и к экономическому коллапсу, к национализму, развалу страны, к бегству за рубеж капиталов, вывозу природных ресурсов, эмиграции специалистов — и к построению за тридцать лет новой авторитарной пирамиды, которая, однако, уже не способна ни защитить суверенитет, ни обеспечить устойчивое экономическое развитие, ни остановить расслоение, коррупцию, рост неравенства и деградацию регионов, ни склонить к мирному сосуществованию соседей.
Сильная власть является для нас жизненно необходимой, это придется воспринимать как данность. Нам надо решать не как ослабить власть, лишить ее рычагов управления, а как поставить ее работу на благо трудящихся граждан страны. И европейские модели демократии нам, увы, в полной мере не подойдут. Но и в капиталистическую диктатуру мы скатываться не хотим, потому что жизнь при капиталистической диктатуре вовсе не способствует достижению нашей цели по обустройству достойной жизни в стране, как мы можем посмотреть на примере того же Казахстана. Жизнь эта не является ни сытой, ни свободной. А там, где свободы нет, не будет и никакого развития.
Кстати, о какой свободе речь? Уж не о той ли, которой надо обязательно пожертвовать ради построения коммунизма, на чем часто настаивают некоторые левые блогеры? Нет! Построение коммунизма связано с большей, а не меньшей свободой, с ее расширением, а не ограничением. Особенно в части свободы предпринимательства — той самой, которую у нас всячески пытаются отнять капиталисты.
Капиталисты? Не верите? Что ж, я попробую вас убедить.